— Захватили мою страну, казнили короля, убили брата, а теперь хотите, чтобы я вас еще и понимала? — вино ударило в голову, и благодушное настроение сменилось злостью.

— Хочу, — король неотрывно смотрел на нее.

Вынести этот взгляд у Тэссы сил не хватило, и она поднялась из-за стола, преисполненная намерения немедленно покинуть невыносимого Дайрийца. Правда, что делать дальше, Лотэсса пока не решила, и она серьезно сомневалась в возможности самостоятельно вернуться в гостиницу. Но это ее не остановило.

Однако, сделав лишь пару шагов, девушка оступилась, чувствуя, что не в силах даже просто сохранять равновесие, не то что идти. Она пошатнулась и ухватилась рукой за стол. Голова кружилась, а очертания предметов казались смазанными. Валтор мгновенно оказался рядом и подхватил невесту на руки. Прежде, чем окончательно утратить связь с реальностью, Тэсс пробормотала свое привычное заклинание:

— Я вас ненавижу!

— Я помню…

Глава 21

Марил Ростин сидел, тупо пялясь на стену. Впрочем, выбора у него не было. Если смотреть сквозь решетку, то взгляд упирался в этот кусок стены. Вот располагайся напротив другая камера, тогда бы хоть поглазеть на собрата по несчастью — и то забава. А так — тоска невообразимая. Не то чтобы жизнь Марила до водворения в тюрьму была очень интересной и веселой, но все ж получше. Но, с другой стороны, в тюрьме не было Гедрики. Ее вообще больше не было. Нигде! При воспоминании о бывшей жене сознание узника затуманила привычная красноватая дымка, дарящая ощущение сладостной муки, но сильно мешающая думать. Хотя о чем тут, за решеткой, думать-то? Лучше уж погрузиться в мучительно-блаженный угар, вновь и вновь переживая, как подыхала ненавистная стерва. Как она хрипела, как дергались ее мерзкие пухлые руки, где каждый жирный палец пережат перстнем, а то и двумя. Вспоминать и чувствовать каждым нервом агонию супруги было невыразимо приятно. Но осознание того, что это лишь воспоминания и проклятую бабу нельзя убивать снова и снова, причиняло почти физическую боль. И все же это было развлечение получше, чем разглядывание стены напротив.

Марил давно уже понял, что может хоть отчасти управлять своим состоянием. Хочет — наслаждается смертельным угаром, а хочет — возвращается в обыденный мир, сохраняя хоть какую-то власть над собственными мыслями. Почему же он не дошел до этого раньше? Зачем сидел над телом Гедрики, поглощенный радостью свершившегося возмездия? Если бы ему тогда хватило ума разогнать красный туман перед глазами и в мозгах и просто уйти из дома, он бы сейчас не пялился в стену через решетку. Нет, Марил ничуть не жалел о сделанном, напротив, жалел, что убить жену смог лишь один раз. В редкие минуты прозрения Ростин проклинал себя за то, что не додумался скрыться, а вместо этого сидел, как глупая домашняя скотина, безропотно ждущая, пока забьют.

Эх, надо было все-таки порешить Омизу, она же небось стражу-то и навела. Но тогда почему-то эта мысль казалась неправильной. Дело, наверное, в том, что Марил всегда испытывал симпатию и чувство родства к младшей сестре своей проклятой жены. Ей ведь не меньше доставалось от жирной гадины. Ну не мог он тогда прикончить Омизу. А сейчас бы смог. Еще как! И снова мир подернулся красной пленкой.

Так в чередовании досады, скуки и сладкой жажды чужой смерти проходили дни Ростина. Ничего не менялось. Два раза в день тюремщики приносили дрянную еду. Марил, в прошлой жизни бывший весьма словоохотливым, временами пытался заговорить с ними, просто чтобы разогнать скуку. Но стражи хранили суровое молчание или отвечали грязными ругательствами. Им-то он что плохого сделал? Что им всем до Гедрики? Кому какое дело, жива она или мертва? Да мир стал только лучше без этой ведьмы. И почему он должен гнить в темнице за совершение благого дела? А еще один из тюремщиков сообщил Ростину, что того скоро повесят. Не то чтобы Марил сильно боялся смерти. Как раз напротив: лишив жизни другого человека, он перестал дрожать за свою собственную. С другой стороны, смерти Ростин отнюдь не искал. Отдавать жизнь за вздорную бабу, которая ему столько лет кровь пила, он вовсе не жаждал.

Марил почти задремал, когда его вывели из оцепенения голоса. Один был знакомым — это Син, тот самый, что пророчил узнику скорую казнь. Син вел беседу с другим стражником. На радость изнывавшему от скуки заключенному, голоса звучали громко и четко, слышно было каждое слово.

— Слушай, Син, я тут человек новый, сам не разберусь.

— Было бы чего разбираться-то, — презрительно хмыкнул тюремщик. — Твое дело — харчи этим ублюдкам разнести, а дальше сиди и с косым Дормом в кости режься, попивая дрянное вино, что гонит его сестрица. Неужто не справишься? Один раз как человека тебя прошу. Ну очень мне надо сегодня вечером до Торговой части добраться, пока лавки не позакрывались. Такое, понимаешь, выгодное дельце…

Знаем мы ваши выгодные дела, про себя подумал Марил. Отнимают у заключенных все ценное, а потом, видно, распродают в Торговой части. У самого Ростина забрали пару перстней и пояс с серебряной пряжкой. Вещей было не жаль, все равно на Гедрикины поганые деньги куплены. Между тем стражники продолжали спорить, теперь вновь говорил новичок.

— Ну а ежели напутаю чего? Ты же мне потом и настучишь по рылу, Син, — в голосе чувствовалось явственное недоверие к собеседнику.

— Ну и трус же ты, Хидик, — Син словно выплевывал слова. — Хватит уже трястись за свою шкуру. Не меня ты боишься, а их, — должно быть, в этот момент страж указывал на камеры с заключенными, но Марил этого видеть не мог. — Думаешь, отопрешь решетку, тут они на тебя и набросятся. Так, а, Хидик?

— Вовсе не так, — обиженно возразил новенький. — Чего их бояться-то?

— Вот, слышу наконец речь мужчины, а не трусливого хорька, — Син решил выразить одобрение. — Ничего они тебе не сделают. Опасные все в кандалах, а самые страшные, те еще и к стене прикованы.

— Да я и не боюсь! — Хидик, похоже, начал раздражаться.

— Ну так подмени меня сегодня, а тебя потом выручу. Как есть обещаю!

— Смотри не забудь, — проворчал Хидик, похоже, сдаваясь.

Беседа закончилась, вновь воцарилась тишина, но узнику уже не было так скучно, как прежде. Прошло больше трех часов, прежде чем Марил увидел наконец Хидика. На стражника мелкий тщедушный человечек походил слабо. Рыжие волосы с изрядной проплешиной, взгляд какой-то неуверенный. Да Син полный идиот, если доверил этому задохлику обходить заключенных. Видно, очень уж нужно было стражнику в Рыночную часть. На какой-то миг Марил даже испытал к рыжему неудачнику что-то вроде сочувствия. Скорее всего, ему уже досталось от тех заключенных, что он успел обнести ужином. Немало небось наслушался, бедняга. А вот не надо давать собой помыкать тому, кто сильнее. Впрочем, сочувствие длилось недолго.

Жалость и сострадание к ближнему остались в той, прошлой жизни. Тот Марил был мягкотелый добряк, умеющий убедить себя, что терпит жену потому, что прощает, а не потому, что он жалкое ничтожество, попавшее под власть тупой, жадной и сволочной бабы. Тот Марил не мог обидеть и уличной собаки, не то что восстать против супруги. Лишь однажды решился он на бунт, уйдя от Гедрики к пусть не самой молодой и красивой, зато доброй и простой женщине. Но не прошло и пары месяцев, как совесть и чувство вины совершенно доконали неверного супруга, заставив поверить, что он просто умрет, если не вернется к законной жене. И он вернулся… чтобы спустя не так уж много времени убить ее. Вновь Марил почувствовал искушение погрузиться в пучину жутко-сладких воспоминаний, но не поддался ему. Сейчас нужно собрать остатки своего разума и воли, которые и в лучшие-то дни не были его сильными сторонами.

Усилия увенчались успехом, и узник вполне владел собою, когда рыжий Хидик зашел в камеру с миской похлебки, поверх которой лежал ломоть хлеба. Жалкая внешность нового тюремщика мало волновала Марила, он сосредоточил все внимание на связке ключей, которую страж крутил в левой руке, время от времени слегка подбрасывая. На заключенного Хидик покосился с явным недоверием и плохо скрываемым опасением.